Британская политическая система вот уже на протяжении почти четырёх веков продолжает упорно оставаться двухпартийной
Менялись участники этого тандема, но сама конструкция оставалась всё той же. Правящая партия и оппозиция, при том, что и партия правительствующая, и партия оппозиционная в равной мере считались и считаются представителями Её/Его Величеств королевы или короля. И оппозиция именуется как самая лояльная короне.
Но, говоря строго – британская двухпартийность, отражённая даже в самом дизайне Палаты Общин, где члены парламента занимают скамьи напротив друг друга, не совсем двухпартийная. Так, например, в нынешнем парламенте, где тори имеют огромное большинство, помимо лейбористов, имеющих официальный титул «оппозиция», на той же стороне и рядом с ними располагается внушительная фракция партии шотландских националистов, зелёные, партии из Уэльса и Ольстера. А также – либеральные демократы. Держа в уме такой партийный расклад, можно было бы определить нынешнюю Палату Общин как многопартийную. Что соответствовало бы эмпирически наблюдаемому факта.
Однако «многопартийность» у обитателей Вестминстера весьма и весьма условная. На самом деле в большинстве случаев всё решают только две партии: тори и кто-то (в зависимости от того кто пришёл вторым по числу мандатов) . Но нередко складывается ситуация, когда одна из главных (мейнстримных) партий нуждается в коалиции, чтобы получить парламентское большинство. В предпоследнем парламенте тогдашний лидер тори Тереза Мэй приняла в коалицию партию из Ольстера, имевшую 10 мандатов в Палате Общин. Правда, эта коалиция просуществовала недолго – и роль DUP (Партия демократических юнионистов) состояла и продолжает состоять в том, чтобы гарантировать для тори формирование парламентского большинства, что позволяет им создать коалиционное правительство.
Сама такая конфигурация, при которой ни одна из партий не имеет собственного большинства, всегда называлась – «подвешенный парламент» (hung Parliament). «Подвешенность» выражалась в том, что на формирование правительства требовалось больше времени и сил, поскольку необходимо было найти партнёра для коалиции и заключить обоюдовыгодную сделку. В смысле чёткого распределения министерских портфелей, во-первых, и согласования правительственной стратегии, во-вторых.
Нынешний парламент сформирован таким образом, что тори во главе с Борисом Джонсоном ни в ком не нуждаются. Их большинство огромно по нынешним меркам (плюс 80 мандатов). А вот в 2010 году тогдашний лидер консерваторов Дэвид Кэмерон вынужден был позвать в партнёры партию либеральных демократов. И Ник Клегг, тогдашний лидер либдемов, занял пост фактически вице-премьера в этом коалиционном правительстве.
На тот момент либеральные демократы смотрелись как своего рода «третья сила». Которая казалась способной нарушить традиционную «дуополию» консерваторов и лейбористов с их вполне понятным раскладом на правых и левых «центристов». Их фракция тогда составляла 57 парламентариев – в пять раз больше, чем нынешняя фракция в 11 мандатов. Однако скоро выяснилось, что союзов либеральных демократов с тори вышел им «боком» — то есть серьёзной потерей репутации у левого электората. Насколько это фатально и есть ли у либдемов шанс на возвращение статуса потенциальной «третьей силы»?
Опрос электоральных настроений британцев, проведённый на этой неделе YouGov, показал, что либерально-демократическая партия идёт на третьем месте, показывая результат в 8%. Отрыв от лейбористов (32%) и консерваторов (42%) достаточно велик, а «снизу» поджимают «Зелёные», за которых готовы голосовать 7% опрошенных. Так что выходит либеральным демократам нужно суметь грамотно и понятно «отстроиться» не только от правого и левого центра, но и от экологистов, чья повестка становится всё более популярной среди британцев.
Новый лидер либеральных демократов Эд Дэви (Ed Davey) как раз и пытается нащупать ту «почву» в британском политическом «заповеднике», на которой можно как бы заново взращивать «семена свободы». Именно поэтому либеральные демократы голосовали против продления чрезвычайных полномочий премьер-министра Бориса Джонсона ещё на пол- года. Тогда как основная оппозиционная фракция лейбористов проголосовала «за». Разумеется, никакого влияния на окончательный результат эта фрондёрская выходка не оказала, но Эд Дэви послал ясно различимый сигнал всем своим свободолюбивым соотечественникам, число которых не так уж и мало.
Локдаун «достал» британцев основательно. Запрет больше шести не собираться, фактический запрет на летний отдых в таких привычно британских курортных локациях как всё Средиземноморье, идея Джонсона ввести «ковидные паспорта» для тех, кто прошёл процедуру вакцинирования и, таким образом, сможет получить доступ в паб – всё это многим в Великобритании представляется излишним. А уж намерение Джонсона ввести норму в избирательное законодательство, требующую предъявление документа с фотографией на избирательном участке, чтобы иметь право проголосовать – вообще воспринимается как симптом скатывания режима к авторитаризму!
Ещё более тревожно, отмечает Эд Дейви в интервью обозревателю The Spectator Кэти Боллс (Katy Balls), что Джонсон предлагает дать полномочия полиции запрещать акции протеста под тем предлогом, что они создают «неудобства» для остальных граждан. Он как бы искренне изумляется: «Я не могу поверить, что консервативное правительство говорит, что полиция может остановить протест только потому, что они думают, что это немного шумно. Если бы это происходило в некоторых других странах, где демократия менее сильна, министр иностранных дел выпустил бы пресс-релиз или разговаривал с послом».
Важная тема в контексте поиска либдемами электорально привлекательной идентичности – это отношение к уже свершившемуся факту выхода Великобритании из Евросоюза. Партия на референдуме 2016 года заняла однозначно проевропейскую позицию и в дальнейшем прилагала все возможные усилия для того, чтобы Брекзит затормозить, отложить и, в конце концов отменить. Под «крыло» фракции либеральных демократов даже перебежали несколько членов фракции тори – наиболее жёстких в отношении сторонников Брекзита в партии и в отношении Бориса Джонсона как вождя «брекзитёров».
Но теперь, когда Брекзит де юре и почти де факто (препирательства между Брюсселем и Лондоном по многим пунктам Соглашения о торгово-экономических и прочих отношениях продолжаются уже который месяц) случился, у либеральных демократов, как говорится «концепция поменялась». Эд Дэйви однозначно заявляет, что его партия не будет партией «возврата» — реинтеграция в Евросоюз снята с партийной повестки. Представляется, что это – мудрое решение, по крайней мере, в двух смыслах.
Во-первых, «после драки кулаками не машут» — эта наша пословица очень наглядно иллюстрирует один из основных принципов политики: никогда не напоминай о проигранных тобой сражениях, настаивая на том, что всё ещё можно исправить. Если нарушить этот принцип, то партия неизбежно будет восприниматься людьми – даже партии симпатизирующими – в качестве безнадёжного лузера. Особенно, если вспомнить как накануне голосования по референдуму в июне 2016 года все прогнозы предсказывали победу Remain.
А, во-вторых, Эд Дэйви, как и весь английский истеблишмент, с внутренним содроганием ждёт результатов майских выборов в парламент Шотландии. Первый министр правительства Шотландии и лидер партии шотландских националистов Никола Стёрджен твёрдо намерена в случае победы на выборах и формирования однопартийного правительства поставить перед Джонсоном вопрос о повторном референдуме по независимости Шотландии. В 2014 году большинство высказалось за то, чтобы остаться в Союзе. Но после Брекзита, против которого голосовало существенное большинство шотландцев, перспектива победы сторонников независимости и возвращения в Евросоюз просматривается вполне отчётливо. Поэтому, вновь и вновь поднимать тему «реинтеграции» с Евросоюзом – это значит косвенно лить воду «на мельницу» шотландских сепаратистов.
А, между тем, ближайшим тестом на выживаемость партии либеральных демократов окажутся майские муниципальные выборы. Сам Эд Дэйви в том же интервью высказывается о перспективах либдемов очень осторожно. Он признаёт, что борьба предстоит очень тяжёлая, но оптимизма не теряет. И одним из сильных «политических ходов» в уже фактически идущей «на земле» избирательной кампании он считает поддержку инициативы квалифицировать любое преступление против женщины как совершённое на почве ненависти (hate crime). Что автоматически такое преступление делает более тяжким.
Этот можно считать достаточно симптоматичным, поскольку он свидетельствует о курсе на сближение не столько с радикальным феминизмом, распространённым в лейбористской среде, сколько о некотором сдвиге в сторону woke culture. Разумеется, либеральные демократы в «культурных войнах» (в свержении памятников политическим деятелям имперского прошлого, например) участвовать на стороне wokes явно не намерены. Но канализировать эту радикально протестную волну за счёт поддержки достаточно радикальных инициатив и обвинений правительства в целом и Джонсона лично в авторитарном «перерождении», — они попытаются.
Однако в том-то и беда современных западных либералов (британских в том числе и не в последнюю очередь), что в политике они сегодня оказываются между лево-радикальным «молотом» и право-консервативной «наковальней». И на фоне вполне ощутимой идеологической определённости тех и других идейный посыл партии Эда Дэйви особой внятностью не отличается.
Поэтому, может оказаться, что «новый старт» британских либеральных демократов – на самом деле или «фальстарт», или окончательный «финиш». После майских местных выборов об этом можно будет судить с большей определённостью.
Леонид Поляков, ПолитАналитика
